Обыкновенные люди - Дмитрий Евгеньевич Cерков
Села обратно на корточки, выпуклые коленки уже устали стоять.
– Ну вот, – прошипела Саша на дверь. – Не дает ни войти, ни выйти. И не показывает самое интересное, – обиженно показала двери язык. – Я ведь уже не маленькая, блин. Мне уже можно! – надула щеки, словно их наполнило кофе.
– Какое же ты все-таки, окно, нечестное. Не даешь закончить по-человечески. Мне же интересно… какой же отстой.
Вернувшись домой, открыла баночку и вышла на балкон. Ранняя осень – еще немного лето. Осень обнимает ее, не желая отпускать, а потому и балкон отпускать не хочется.
Саша знала. Ценность балкона с возвратом лишь растет. Сперва на балкон не пускают, потом пускают, но ничего не видно, потом видно, но нельзя пить, наконец, вершина восхождения на балкон – и видно, и пить можно.
Снизу еще работают или уже работают, и люки молчат, и столбы наблюдают. Словом, снизу все то, от чего хочется выйти. Сделав гигантский (с запасом) глоток, она поставила баночку на место утренней чашки, а сама вытянулась вперед, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в том приставучем окне. Но кроме классического света ничего не видела. Впрочем, как и всегда.
– И на что я надеялась?
Задела баночку локтем, и та опустошила свое содержимое на футболку
– Ну, что за невезуха-то…
Сняв пивную футболку, Саша прошла в ванную и швырнула несчастную в стиральную машинку, но тут увидела в зеркале полуголую её. Она и забыла.
– А, это всего лишь ты.
– Ты еще здесь…
Подошла к зеркалу и, облокотившись на раковину, посмотрела на вьющиеся колтуны и зеленые глаза. Худая, даже симпатичная, если не улыбается или улыбается искренне. С длинной шеей, точно созданной, чтобы смотреть с балкона, и резко подчеркнутой заостренной ключицей. Эту самую ключицу, сколько она ее помнит, все нахваливали так, словно это не ключица – часть ее тела, а сама Саша – часть этой акцентированной ключицы.
Впрочем, и Саше ее ключица нравилась, особенно родинка прямо на розоватом от волнения гребешке. Саша всегда думала, что эта родинка сама по себе привлекательней, чем она в целом, и если бы мужчины выбирали между Сашей и её родинкой, они бы, без сомнения, выбрали родинку, ну… еще может быть улыбку. Словом, отдельные ее заводские части были исключительно симпатичны, с другими же не повезло. Например, с гибкими пальцами, непослушными волосами да немного лопоухими ушами с выпяченной душкой.
Но как оказалось, долго смотреть на родинку бывает вредно.
Почему-то именно сейчас эта хрупкая родинка по ту сторону оказывала на нее какое-то гипнотическое воздействие: Саша не могла оторваться от ее медленного дыхания, когда та то непорядочно поднималась, то возвращалась на место. Саша и сообразить не успела, как эта родинка полностью овладела ее вниманием и, похитив, заточила ее в себе, так, что весь мир сжался в ее маленьком живом пятнышке на выступающем гребне. И близкая, и недопустимо недоступная. Почему-то казалось, что эта теплая родинка принадлежит какому-то совершенно другому человеку. Очень даже привлекательному, надо сказать, человеку. То ли дело в двух баночках пива, то ли в том, что она редко смотрела в зеркало, но Саше вдруг захотелось поцеловать её, но дотянуться губами не получилось – подбородок мешает – уперся в ключицу. А когда она, облокотившись резкими руками на раковину, потянулась губами к зеркалу, то место, где сидела неприступная родинка, опустилось, так что целовать пришлось в губы. Влажно и как-то плоско, с привкусом стекла. Обычно она так не делала. Точнее, никогда.
– Надо же… болванка. И зачем я это? – выдохнула и облизнула губы. На них еще гладкое стекло.
Стоя в упор к зеркалу, обреченно уткнулась в белую раковину. Хотела, чтобы в ней ничего не было, но в металлическом сливе застрявшие волосы. Слишком русые для белого. Нашла пустое пространство и смотрела в него. Стыдно.
Все никак не могла отделаться от чувства на губах и ощущения близости девушки напротив. Приподняв лицо, легонько приоткрыла рот – розовые губы с трещинкой мягко повторили. Она почувствовала, что даже смущается, и резко взглянула в зеленые глаза перед собой. Игривый зрачок надулся, как шарик, прицелившись в нее и сделав ее единственным объектом своего влечения. Саша покраснела. «Чего это она так на меня смотрит? Я же не картина», – смутилась, точно это не она пялится в зеркало, а та, напротив, пялится на нее. И смотрит, как голодный хищник на добычу прямо в глаза, не отрывая взгляда. Не хочет отпускать. Хочет забрать и оставить ее для себя. Близкие губы приоткрылись. «Сейчас снова поцелует?» – сконфуженно отодвинулась, вернув личные границы. Слишком уж тесно. И никто не поможет. Жадная до неё, она так близко, что неловко и даже опасно. Самое время бежать, но Саша почувствовала это: она тоже не хочет отпускать то живое тепло напротив. Искреннюю и открытую кожу, что всеми порами тянула воздух, напоминая о том, что она дышит. И эти хищные зеленые глаза. Присмотрелась. Расширенный зрачок и светлые прожилки, блестящая дорожка от лампы.
Медленно дыхнула на зеркало, оставляя после себя теплый кружочек.
– Что это со мной? Совсем поехала… – отодвинулась от той, которая ее хотела.
– Вот еще. Отстой. Ты, конечно, ничего, но это уже перебор. И что тебе от меня надо?
Та смотрела и не отпускала. Подзывала своей непорядочной родинкой.
– А знаешь, пошла ты! Такая же, как и дурацкое окно…– Саша показа себе средний палец и вернулась на балкон.
Ветер напоминал о том, что ключицу нужно закрывать, но сейчас ей не хотелось кофты, хотелось ветра. Майка более чем справлялась. В глазах завитушки. Ночь приближалась, а с ней и мысли. Перед каждым очередным утром это как обострение. Все, что накопилось, начинает нарывать. И в темноте не видно, а потому в темноте всегда хочется выйти. Без лишних глаз, чтобы не было так, как с пальцами. Сохраниться таким образом. Как в компьютерной игре. Отсканировать себя и свою родинку, чтобы больше не изменяться и навсегда остаться в этом состоянии. Неизменной, прямо как окно напротив. Без поиска завтра, без очереди из поисков вчера. Просто сохранение. Скан.
